Журнал «Юность» - Журнал `Юность`, 1973-2
Иванов остановился перед взводом.
— Вольно! — Он поддернул рукав гимнастерки, посмотрел на часы и, не отрывая от них глаз, тихо сказал: —Взвод, отбой…
Загрохотали сапоги, замельтешило зеленое, белое…
— Время! — крикнул Иванов.
— Готова дочь попова! — укутываясь одеялом, пропищал Градов.
— Был отбой, — сказал Иванов, подходя к Сметанину. — Вы почему каждый раз копаетесь?
Сметанин, не отвечая, продолжал укладывать обмундирование на табурет.
Сергею не нравился Иванов, его неопределенного цвета глаза, сутуловатость при невысоком росте, его слегка косолапая походка; спокойствие сержанта казалось Сметанину безразличием; когда же Иванов, краснея, повышал голос, Сергей думал: «Злой парень». Но именно оттого, что парень был в его глазах злым, Сметанину хотелось ему сопротивляться.
— Сметанин, отставить отбой! — сказал Иванов и отвернулся, чтобы солдат не заметил обиду на его лице.
Он не понимал, почему солдаты, вызывавшие в нём уважение за одно то, что они были москвичами, ведут себя по отношению к нему с насмешливой дерзостью. Под их взглядами он чувствовал себя неуклюжим… Чего проще — быстро раздеться, лечь, уснуть; ему гораздо труднее быть все время на виду, заставлять себе подчиняться… Но ведь делает он это каждый день…
«Нарочно тянет, — подумал Иванов о Сметанине. — Дразнит меня…»
«Начинается… — почувствовал Сметанин. — Глупо!..
Человечество скоро пошлет людей в космос, а здесь играй в этот «отбой»… Ужасно!..»
— Товарищ сержант… — начал он было.
— Поменьше рассуждайте! — прервал его Иванов. — Шире шаг одеваться…
— Врагу не сдается наш гордый «Варяг»! — Градов сел на кровати и подмигнул Сергею.
Сметанин медленно натягивал шаровары.
«Делает Иванов из меня посмешище… Командир, двух слов связать не может…»
Едва он оделся, Иванов скомандовал:
— Отбой!
Сергей не спеша стал раздеваться.
— Чего ты с ним цацкаешься, — подошел к Иванову сержант соседнего взвода, — подними парней, пусть они его коллективом воспитывают, такого фон барона!..
— Ежели ваньку валять станешь, взвод подниму.—
Иванов обернулся к подошедшему сержанту, своему товарищу, словно говоря: «Видишь, что за люди мне достались…»
— Вы мне не тычьте, это ведь не положено, — тыкать! — Сметанин одернул гимнастерку и, заложив руки за спину, отвернулся от Иванова.
— Уже и устав знает! — Товарищ Иванова усмехнулся.
— Взвод! Подъем! — закричал сержант Иванов.
— Делать, что ли, нечего…
— Другие взводы уже спят…
Было непонятно, к кому относится это ворчание — к Сметанину или к сержанту Иванову.
— Что здесь происходит? — спросил, подходя к
Иванову, пожилой старшина карантинной роты.
— Недовольство проявляют…
— Кто да кто?
— Вот рядовой Сметанин…
— Вы Сметанин?.. За пререкания со старшим по званию объявляю вам два наряда вне очереди.
— Учить надо людей; наказать легче всего, — негромко сказал Расул. Он стоял между кроватями в нижнем белье, сжав кулаки.
— Как фамилия? — спросил старшина.
— Рядовой Магомедов.
— И вам, рядовой Магомедов, два наряда вне очереди за болтовню после отбоя… А вы, Иванов, поэнергичнее… Детский сад здесь не разводите…
— Есть два наряда вне очереди!
— Ну, чего ты добился? — шепнул Сметанину Ярцев. Они уже лежали на кроватях, слыша отовсюду то посапывание, то храп. — Завтра вместо личного времени пойдешь уборную драить…
— Раз есть сортир, должна быть и золотая рота, — позевывая, сказал Сметанин. — Тебе, конечно, личное время необходимо — писать письма, а мне от него толку мало…
— Тише, — сказал Ярцев. — Я не о том… Ты же не собираешься три года вести такую войну…
Ярцев боялся, что Сметанина из-за пререканий с сержантом куда-нибудь переведут и только-только завязанная дружба оборвется. А ему так этого не хотелось. Дома он привык к тому, что есть отец — человек, к которому можно в крайнем случае обратиться и который всегда поможет. Невольно и в дружбе он искал такой же опоры.
— Спи, Валя, — сказал Сметанин. — Спи…
«Он считает, что я нарочно извожу сержанта… А мне об Иванове и думать не хочется… Главное, себя не терять… Впрочем, если бы я был командиром, возможно, и я бы старался приводить подчиненных к одному знаменателю…»
4
Синяя лампочка-ночник горела у входа. Сергей не видел ее, лишь свет над койками. Ему казалось, что брезжит утро.
Было душно. Кто-то вскрикнул во сне.
«Что же будет? Почему я обязательно должен подчиняться этому сержанту, этому старшине? Я не хуже их… Не надо меня учить!.. Я жизнь знаю… И раньше ведь учили… В детском саду учили, в школе учили, в университете… Кажется, хватит…»
Сметанин чувствовал себя человеком, который уже прожил лучшие свои годы и которого на исходе дней снова засадили за парту.
Между рядами коек прошел, чем-то тихо металлически позванивая, дневальный из старослужащих.
Звук этот напомнил Сергею жаркий день середины прошлогоднего лета. На огромной площадке перед главным входом в университет звякали флагштоки о мачты и хлопали пестрые флаги. Страусовые перья фонтанов покачивались вдалеке над мраморным бассейном; смуглые мальчишки плескались в нем, лежали на его теплых серых бортах. Сергей ждал Лену. Она задерживалась. И когда он увидел, как она бежит от остановки автобуса, наискосок по пустой, залитой солнцем площади, словно пытаясь обогнать свою укороченную полднем тень, Сергей с бьющимся сердцем вышел из-за толстой колонны и побежал к ней навстречу, прыгая через ступеньки…
«Да-да, это было, это могло продолжаться. Но больше этого никогда не будет… Что же остается от счастливых минут? Сознание, что они были? А радости мне в этом сознании?.. Значит, я никогда больше не буду счастлив…»
С этой мыслью, несмотря на всю её горестность, он мгновенно и крепко заснул.
5
На следующий день после завтрака Сметанина вызвал командир взвода старший лейтенант Углов. Он сидел перед Сергеем, закинув ногу на ногу и сцепив на коленях руки.
— Не возьму в толк, — говорил он, словно приглашая Сметанина поспорить с ним. — С одной стороны, это детство какое-то не желать быстро раздеваться и в то же время — форменное неуважение к людям…
Он выжидающе смотрел на Сергея. Тот молчал.
— Сержанта Иванова вы ни во что не ставите… Не зная вовсе человека, оскорбляете его своим высокомерием…
Сметанин пожал плечами.
— Не делайте вид, что не понимаете… Вы в университете учились, с вас особый спрос… Скоро из карантина вы перейдете в подразделение, в наш третий батальон; очевидно, попадете в наш взвод связи… Сержант Иванов будет командовать вами ещё по крайности года полтора; но учтите: во взводе старослужащие не простят вам такого отношения…
Вам придется туго…
— Вы меня пугаете? — спросил Сметанин, глядя на ладно вшитый в гимнастерку погон старшего лейтенанта с тремя изящными звездочками.
— Да нет, — вздохнул Углов. — Я хочу, чтобы вы все-таки поняли… Это ведь самое легкое — упереться на своем… Того же Иванова вы и не знаете вовсе…
Думаю, что вы вели бы себя иначе, если бы вам пришлось подчиняться человеку, у которого высшее образование, который умел бы красиво говорить и прочее.
— Не знаю… Смотря, что за человек…
— С вами не столкуешься. Скажу одно, — Углов встал, — без дисциплины жизни в армии нет… И не стоит устраивать трагедию из-за того, что вам придется подчиняться… Идите…
Сметанин сказал:
— Есть! — Несколько нечетко повернулся через левое плечо и вышел, испытывая благодарность к Углову за то, что тот не заставил его повторить этот отход.
6
Старший лейтенант Углов возвращался из казармы домой уже после отбоя. Он не стал обходить весь военный городок, чтобы выйти через КПП, а дошел до старенького деревянного забора, подобрал полы шинели, подтянулся на руках перемахнул через ограду с той же легкостью, с какой на занятиях показывал солдатам преодоление препятствия. Теперь до дома было рукой подать.
Сегодня приезжала из Москвы жена Углова. Она училась заочно в педагогическом институте и два раза в год ездила на сессию.
Углов добежал по пустому темному переулку до перекрестка, откуда видны были окна дома. На их половине коттеджа горел свет… Теперь Углов пошел не спеша, поглядывая на зеленый огонь в комнате и желтый на кухне.
Как ценил он обычное для других понятие «мой дом», с каким страстным чувством вспоминалось ему где-нибудь на учениях, в лесу у костра, что за сотни километров есть полкоттеджа с верандой, куда он может войти как хозяин, лечь спать или читать на диване книжку, где он может обедать или не обедать, курить или не курить, и что ждет его там женщина, которую он крепко любит! Ни дома, ни людей, любящих его по-настоящему и любимых им, у Марата Углова долгое время не было. Перед войной он внезапно осиротел, и с шести лет мотало его из детдома в детдом, а когда началась война, девятилетним мальчиком прибило к детскому дому в небольшом поселке Ильичевске, что за Уралом. Учился он очень хорошо, и казалось, что только за это прощала ему неуемное озорство заведующая детским домом — пожилая женщина, бывшая политкаторжанка-большевичка, осевшая на зауральской земле после 1905 года.
